Место эпизода пожара произведения детство горький. Баллада Кубок: анализ произведения. I. Организационный момент

Сюжет повести строится вокруг пожара, произошедшего на складе в посёлке Сосновка. Чрезвычайное происшествие раскрывает характер каждого местного жителя, заставляет показать, кто и на что способен в экстремальной ситуации.

Главный герой повести – Иван Петрович Егоров. Его фамилия происходит от названия деревни Егоровка, в которой он родился. В военные годы Иван Петрович был танкистом и мечтал вернуться домой. Однако и после войны его ждало расставание с родной деревней. Населённый пункт подлежал затоплению.

Егоров был вынужден переехать в новый посёлок Сосновка, который и стала местом действия повести. Несмотря на то, что на новом месте Ивану Петровичу не нравится, переезжать в город он не намерен. Так поступил его брат Гошка, который впоследствии спился. В моральном падении брата Егоров винит именно жизнь в городе.

Главный герой замечает, что мир вокруг значительно изменился. Когда-то Сосновка была вполне пригодным для жизни населённым пунктом. Местные жители помогали друг другу. Люди работали не для собственной наживы, а ради коллективного блага. Однако с появлением «лёгких» сельчан, архаровцев, всё изменилось. Новые жители не нуждались в хозяйстве. Они зарабатывали деньги только на еду и алкоголь. В Сосновке растёт преступность, провоцируемая пьяными дебоширами.

Сложившаяся ситуация огорчает Ивана Петровича. Главный герой продолжает жить в мире социалистических ценностей. Он привык к тому, что авторитет этих ценностей непререкаем. Никаких других идеалов и быть не может. Тем не менее, находятся люди, которые доказывают, что несокрушимые жизненные принципы тоже можно сокрушить. Доживать Ивану Петровичу придётся совсем в другом мире, где уже никто не верит в торжество всеобщего счастья. Главный герой с ужасом наблюдает за тем, что во время пожара каждый житель деревни стремится к тому, чтобы украсть вещи из горящего склада. Каждый пытается воспользоваться трагедией. Наибольшее усердие проявляют при спасении водки, которую немедленно распивают.

Иван Петрович презирает разрушение в любой форме. Он отрицательно относится к вырубке леса, считая такую работу бездушной. Всякое уничтожение Егоров воспринимает, как покушение на единственно правильную для него систему ценностей.

Другие персонажи

Алёна – жена главного героя. Автор идеализирует отношения супругов. Егоровы счастливы в браке уже более тридцати лет. За эти годы они воспитали троих детей, которые уже давно живу отдельно от родителей. Алёна становится частью самого Ивана Петровича. Она полностью разделяет его идеалы и мечты.

Афоня Бронников – земляк главного героя, также переехавший когда-то в Сосновку из Егоровки. Афоня тоже является приверженцем старых идеалов. Однако Бронникова «разложение» общества беспокоит значительно меньше, чем Егорова. Афоня считает, что каждый отвечает за себя. Сам он живёт честно, работает и никого не обманывает. Этого вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливым. Невозможно требовать от других уважения к своим ценностям, не стоит «загонять палкой в свою отару». Единственный способ повлиять на поведение окружающих – показать личный пример. Автор не соглашается со своим героем. Устами Егорова он говорит о том, что подавать пример слишком поздно.

Одним из хранителей прежних обычаев в повести выступает дядя Миша Хампо. Этого жителя Сосновки все любят и уважают. Хампо парализован с детских лет. Однако, несмотря на серьёзные нарушения речи и неработоспособную руку, дядя Миша был женат и много трудился. В труд Хампо автор вложил символический смысл: герой работал сторожем за скромную плату, являясь тем самым хранителем традиций. Хампо вынужден приспосабливаться к новой реальности. Он не борется с ней, не пытается её переделывать, никому не навязывает уходящие идеалы. Недееспособность дяди Миши указывает на то, что прежние ценности уже успели потерять свою силу. Смерть Хампо была случайной и негероической. Он не погиб, спасая кого-то или что-то на пожаре. Его просто убили пьяные архаровцы.

Главная идея

Несмотря на то, что люди, подобные Егорову, верят в существование абсолютных идеалов, единых для всего человечества, ценностей, общих для всех, не существует. Ценности могут быть присущи только определённой группе лиц на ограниченный период времени. В этом приходится убеждаться и персонажам, и самому автору повести.

Анализ произведения

В 1985 году написал свою повесть Валентин Распутин. «Пожар» (краткое содержание повести только резюмирует общую идею произведения, до конца не раскрывая его сути), «Прощание с матёрой» и некоторые другие повести писателя посвящены борьбе двух миров – нового и уходящего. «Прощание с Матёрой» – это противостояние между маленькой, наполненной традициями и приданиями, вселенной старшего, дореволюционного поколения и новой атеистической реальностью молодого поколения. В повести «Пожар» друг другу противопоставлены две системы ценностей.

Описанные в произведении населённые пункты и сам пожар несут символический смысл, став миниатюрой целой страны и происходящих в ней событий. Егоровка – это мир, в котором родились и были воспитаны некоторые жители Сосновки. Здесь выросли Иван Петрович и Афоня – честные труженики, привыкшие работать на «голом энтузиазме», не желающие ничего для себя. Эти люди привыкли делиться последним. Им чужды эгоизм и жажда наживы. Как и в некоторых других своих произведения, автор противопоставляет жизнь в деревне жизни в городе. Иван Петрович уверен, только в деревне человек способен сохранить нравственную чистоту и духовные ценности, привитые в детстве. Город портит даже очень хороших людей. В огромном населённом пункте, где люди не знают другу друга, можно, почувствовав свободу, забыть те правила и традиции, несоблюдение которых так заметно в деревне.

Предлагаем вам ознакомиться с кратким содержанием повести Валентина Распутина “Прощание с Матерой” , изображающей историю о вынужденном переселении из деревни, которая должна быть затоплена из-за строительства дамбы.

В повести Распутина “Последний срок” показано отношение старых людей к смерти, как к естественному и ожидаемому событию, завершающему этапу земного пути и переходу в вечность.

Егоровка была уничтожена. Жители разъехались. Иван Петрович и некоторые его земляки переехали в Сосновку, которая некоторое время напоминает затопленный населённый пункт. Однако очень скоро, после приезда носителей иной системы ценностей, которые Иван Петрович считает антиценностями, посёлок начинает перерождаться. Архаровцы устанавливают свои собственные порядки. Их пример становится более заразительным, чем пример Егорова. Работать ради лучшей жизни для следующих поколений – слишком абстрактное счастье. Жители Сосновки быстро переходят на новую систему идеалов.

Пожар символизирует окончательный переход на новую ступень развития. Распутин приписывает ему антропоморфные качества: огонь с жадностью набрасывается на вещи, ненасытно пожирая их одну за другой. Чрезвычайное происшествие как будто подталкивает людей к преступной деятельности. Огонь согласен списать воровство. Немногочисленные борцы за социалистические ценности продолжают сопротивляться новому. Ни автор, ни его герои не подозревают о том, что всего через несколько лет в стране разразится ещё больший пожар. Он заставит сделать окончательный выбор: признать новые идеалы и жить дальше, или отстаивать старые принципы и погибнуть.

Центральный персонаж повести - шофер Иван Петрович Егоров. Но главным героем можно назвать саму действительность: и многострадальную землю, на которой стоит Сосновка, и бестолковую, временную, а потому изначально обреченную Сосновку, и самого Егорова как неотъемлемую часть этого посёлка, этой земли - тоже страдающего, сомневающегося, ищущего ответ.

Он устал от неверия, он понял вдруг, что ничего не сможет изменить: видит, что все идёт не так, что рушатся основы, и не может спасти, поддержать. Больше двадцати лет прошло с тех пор, как приехал Егоров сюда, в Сосновку, из родной своей затопленной Егоровки которую вспоминает теперь каждый день. За эти годы на его глазах, как никогда ранее, развивалось пьянство, почти распались былые общинные связи, люди стали, словно чужими друг другу, озлобились. Пытался Иван Петрович противостоять этому - сам едва жизни не лишился. И вот подал заявление об уходе с работы, решил уехать из этих мест, чтоб не травить душу, не омрачать ежедневным огорчением оставшиеся годы.

Огонь мог перекинуться на избы и выжечь посёлок; об этом в первую очередь подумал Егоров, бросившись к складам. Но в других головах были и другие мысли. Скажи кто о них Ивану Петровичу полтора десятка лет назад - не поверил бы. Не уложилось бы в его сознании, что люди на беде могут нажиться, не боясь потерять себя, своё лицо. Он и сейчас не хотел в это верить. Но уже - мог.

Потому что всё к этому шло. Сама Сосновка, ничем уже не похожая на старую Егоровку, располагала к тому.

Продовольственный склад горел вовсю, «сбежался едва не весь поселок, но не нашлось, похоже, пока никого, кто сумел бы организовать его в одну разумную твёрдую силу, способную остановить огонь». Словно бы и впрямь совсем никому ничего не надо. Иван Петрович, да его приятель ещё по Егоровке Афоня Бронников, да тракторист Семён Кольцов - вот и все почти, кто прибежал тушить. Остальные - как бы тушить, а больше помогали именно пожару, ибо тоже разрушали, находя в этом свое удовольствие и свою корысть.

Внутренний, никому из окружающих не видимый пожар в душе героя пострашнее того, который уничтожает склады. Одежду, продукты, драгоценности, прочие товары можно затем восполнить, воспроизвести, но вряд ли когда-либо оживут угасшие надежды, начнут вновь плодоносить с такой же щедростью выжженные поля былой доброты и справедливости.

Иван Петрович чувствует в себе страшное разорение потому, что не смог реализовать данную ему созидательную энергию, - в ней, вопреки логике, не было потребности, она наталкивалась на глухую стену, оказывавшуюся её принимать. Поэтому и одолевает его разрушительный раздор с самим собой, что душа возжаждала определённости, а он не смог ей ответить, что для него теперь - правда, что - совесть, ибо и сам он, помимо своей воли выдернутый, вырванный с корнем из микромира Егоровки.

Пока Иван Петрович и Афоня пытались спасти муку, крупу, масло, архаровцы первым делом набросились на водку. Кто-то пробежал в новых валенках, взятых на складе, кто-то натягивал на себя новую одежду; Клавка Стригунова ворует драгоценности.

«Что ж это делается-то, Иван?! Что делается?! Всё тащат!» - в испуге восклицает жена Егорова, Алёна, не понимающая, как вместе с пожаром могут дотла сгорать и такие человеческие качества, как порядочность, совесть, честность. И если б только архаровцы волокли всё, что на глаза попадётся, но ведь и свои, сосновские, тоже: «Старуха, за которой ничего похожего никогда не водилось, подбирала выброшенные со двора бутылки - и, уж конечно не пустые»; однорукий Савелий таскал мешки с мукой прямиком в собственную баню.

Что ж это делается? Мы почему такие-то? - вслед за Алёной мог бы воскликнуть, если б умел говорить, дядя Миша Хампо. Он словно перешёл в

«Пожар» из «Прощания с Матёрой», - там его звали Богодулом. Не зря автор подчёркивает это, называя старика «духом егоровским». Он так же, как и Богодул, почти не говорил, был так же бескомпромиссен и предельно честен. Он считался прирождённым сторожем - не потому, что любил работу, а просто «так он выкроился, такой из сотни сотен уставов, недоступных его голове, вынес первый устав: чужого не трожь». Увы, даже дяде Мише, который как самую большую беду воспринимал воровство, пришлось смириться: сторожил он один, а тащили почти все. В поединке с архаровцами дядя Миша удушил одного из них, Соню, но и сам был убит колотушкой.

Алёна, жена Ивана Петровича, по сути, единственный в повести женский образ. В этой женщине воплощено то лучшее, с исчезновением чего мир теряет свою прочность. Умение прожить жизнь в ладу с собой, видя её смысл в работе, в семье, в заботе о близких. На протяжении всей повести мы ни разу не застанем Алёну размышляющей о чём-то высоком, - она не говорит, а делает, и так получается, что малое её, привычное дело всё же значимей самых красивых речей.

Образ Алёны - один из второстепенных образов «Пожара», и это действительно так, особенно если учесть, что в большей части повестей Распутина именно женщины - главные героини (Анна в «Прощании с Матёрой», Настёна в «Живи и помни»). Но и в «Пожаре» героине отводится целая глава, содержащая своего рода мини-свод философских воззрений прозаика на предмет исследования.

Учитель

Открытый урок

Тема: Своеобразие повести В. Распутина «Пожар».

Предварительное задание:

1) оформить стенд «Жизненный и творческий путь В. Распутина»,

2) собрать материал из выступлений писателя «В. Распутин о современном мире и месте человека в нём »;

3) критика повести «Пожар».

Индивидуальные задания.

1 группа: а) в чём заключается смысл названия повести?

б) подумайте, о чём свидетельствуют поступки людей и поведение их на пожаре.(гл.8,15,18)

2 группа: а) почему Иван Петрович каждый день вот уже 20 лет после того, как переселился в Сосновку, вспоминает родную Егоровку? (гл.6.15)

б) что его привлекает у сына в Сырниках? (гл.13)

3 группа: а) чем жизнь в Сосновки отличается от жизни в Егоровке?

б) с чего начался « разлад» Егорова с сосновцами и с приезжими?

в) как он относился к работе, к людям? (гл.4,9,13)

4 группа: а) почему Иван Петрович вступает в конфликт с самим собой?

б) в чем он видит «беспорядок внутри себя» и что его приводит к нравственному кризису? (гл.11,13)

5 группа: а) нашёл ли Иван Петрович выход из тупика?

б) сравнить начало и финал повести. Что изменилось в настроении Ивана Петровича и сосновцев?

в) какую смысловую нагрузку несёт пейзаж начала и конца повести?

1)Вводная беседа о биографии В. Распутина и о теме повести «Пожар »

Повесть «Пожар»- это размышление о нашем современнике и о его жизни, о его гражданском мужестве и нравственной позиции, о тех негативных явлениях, которые должны осудить читатели.

2) Работа над текстом повести.

Почему люди оказались беспомощными перед огнём, ведь на пожар сбежался весь посёлок?

(1) посёлок строили наспех;

(2) все средства пожара оказались в негодности –(«пожарку» разобрали на запчасти, она только числилась на вооружении);

(3) пожар был кому-то на руку («если сгорят эти самые большие склады, легче будет добиться своего - их давно хотели перевести в район »);

(4) продовольственные склады можно было спасти (но «не было твёрдой силы, способной организовать людей»);

Вывод : Пожар показал полную неподготовленность сосновцев к испытанию огнём. Пожар окончательно выявил, кто есть кто, и высветил в людях их социальную и нравственную разобщённость.

Положительные герои в повести.

на пожаре немного тех. Кто, рискуя собой, отстаивает народное добро до конца. - это «горячий пожилой человек» “ отчаянная душа” Афоня Гооронников, “человек надёжный ” Семён Кольцов, Тепляков и Иван Петрович с женой Алёной.

Все они идут на огонь, как в атаку: “ как ни занят, как ни употреблён был в деле Иван Петрович, он успел подумать, что так вот, вынося, выкрикивая себе, может человек, только бросаясь в атаку, бросаясь убивать или вынуждённый разрушать, как они теперь, и что не придёт же человеку в голову ором орать по-звериному, когда он, к примеру, сеет хлеб или косит траву для скота”.

Сопоставительная характеристика отрицательных героев - архаровцев.

Архар - горный козёл;

Архаровец – буян, головорез.

Архаровцы работают с азартом, вдохновенно, но только там, где можно поживиться. Главарь архаровцев – Сашка Девятый. “ архаровцы действовали быстро и ловко, будто они всю жизнь только этим и занимались, что ломали запоры. Эта роботёнка была по ним”, а в помещении “весело кричали и перекликались по “цепочки”.

Архаровец Соня издевается над всеобщей людской бедой: “Ох, как жарко горит! Ох, горячо - о, ой больно –о!”

Вывод о смысле названия повести: пожар –это своеобразный итог общего неблагополучия – горят старые беспорядки, горят души честных тружеников, кому дорога родная земля и её люди, горит почва под ногами воров и пьяниц, бездельников и тунеядцев.

Раскрытие основного замысла повести.

1) с чего в Сосновке начался нравственный и социальный разлад?

так часто вспоминал Егоровку?

1) Егоров прожил в Егоровке до переезда в Сосновку всю жизнь(он лишь один раз отлучался: на войну) и видел, что “она работницей была не последней, на матушку Россию работала”,она дорога ему как память в юности;

2) Егоровка помогла выжить в голодные годы, а выжили все потому, что держались всем миром, горе и радость встречали не в одиночку.

3) В был хлеборобом, привык ценить тяжёлый труд земледельца и находить в нём радость.

Чем жизнь в Сосновке отличается от жизни в Егоровке?

1) хлеборобы стали заниматься не свойственным им делом –“ беспощадно вытаптывать лес,” его то сеять не надо: сам растёт;

2) Сосновка – посёлок бивуачного типа(бивуак – стоянка альпинистов , туристов)

“временное пристанище ”, посёлок

“неуютный и неопрятный”

“голо, вызывающе открыто. Слепо и стыло стоял посёлок; редко в каком палисаднике, душу и глаз берёзка или рябинка”

Вывод: всё это: неоформленность и не уютность быта, полное отсутствие заботы о духовной пище людей и их будущем, никуда не годная и непродуманная организация к природе развращает людей, у них возникает стремление к бездумной и лёгкой жизни.

Характеристика главного героя повести – Ивана Петровича.

1) О чем так мучительно думает Иван Петрович? Почему возникает внутренний конфликт у него?

2) Герой сомневается, прав ли он в своей правоте, так как его никто не поддерживает;

3) Он видит, что в прошлом “добро и зло отличались”, а теперь же границы стёрлись;

4) Теперь мерилом хорошего человека стало “удобное положение между добром и злом, постоянная и уравновешенная температура души”.

О каких четырёх “подпорках жизни” рассуждает герой?

1) Чувство дома с семьёй;

2) Чувство солидарности с людьми, «с кем правишь праздники и будни»;

3) Чувство работы, с которой дается ощущение единства с людьми;

4) Чувство отечества, земли, на которой стоит твой дом, - если все это есть, человек счастлив и «весь превращается в ответ на чей-то зов, душа его выстраивается и начинает вольно звучать».

Роль пейзажа в раскрытии замысла повести.

В начале повести земля, выходящая из зимнего оцепенения, будто не верит в свои возрождающиеся возможности, а в конце – «весна отыскала и эту землю – и просыпалась земля», и «опять, как и каждую весну, вынесет она все свое хозяйство в зелени и цвету». Иван Петрович уходит, чувствуя свою правоту, уходит обновленный «легко, освобождено и ровно шагалось ему, будто случайно отыскал он и шаг свой и вздох, будто вынесло его наконец на верную дорогу.

Художественное своеобразие повести В. Распутина .

1. Публицистический накал повествования.

3. Внутренние монологи героя, данные в форме несобственного – прямой речи, неотделимы от голоса автора.

4. Обилие прямых публицистических отступлений, обращений к читателю, на происходящее автор смотрит глазами народа («мы», «нас», «нам»).

5. Поставлена экологическая проблема: Земля определяет судьбы человеческие.

Анализ 19 главы. Чтение отрывка.

«Весна отыскала и эту землю – и просыпалась земля… Разогреется солнышко – и опять, как каждую весну, вынесет она все свое хозяйство в зелени и цвету представит для уговорных трудов. И не вспомнит, что не держит того уговора человек. Никакая земля не бывает безродной». Автор использует в этом отрывке приём антитезы. Гармоничная природа противопоставлена несовершенному человеку. Весна «собирает уцелевшее и неотмершее в одну жилу», а люди не заботятся о сохранении этого богатства

«Пожар» — последнее крупное произведение известного российского писателя (1937 — 2015). Его можно считать логическим продолжением предыдущей повести – «Прощание с Матерой» (1978).

Место действия – Егоровка, поселок бивуачного типа, куда вынуждены были перебраться люди из затопленной деревни Сосновка, под которой как раз недвусмысленно подразумевается Матёра.

Некоторые герои «Пожара» словно «перекочевали» сюда со страниц «Прощания с Матёрой». Например, Клавка Стригунова и «дух егоровский» дядя Миша Хампо, очень напоминающий Богодула, хранителя и старожила Матёры.

Главный герой «Пожара» — шофер Иван Петрович Егоров. Выбор мужчины на эту роль для Распутина необычен – к тому времени выражение «распутинские старухи» стало уже общим местом в отечественной литературной критике. Однако к тому времени старух уже нет в живых, Распутину становится не о ком писать. Не случайно после «Пожара» он не создал ничего выдающегося и запоминающегося, ушел с головой в публицистику и в общественную деятельность.

Ситуация, царящая в Сосновке, далека от нормальной. Но, как говорится в повести, «свет переворачивался не сразу и не единым махом». Чтобы понять, как зрело нынешнее «неурядье», Распутин вводит второй, ретроспективный план повествования.

После того, как была затоплена пашня, людям пришлось искать новое занятие. И нашли – стали рубить лес. Причем территории зачищались, как под гребенку, не оставляя никакого подроста.

Вместе с изменением занятий стали изменяться и нравы. Люди озлобились, стали чужими друг другу. За двадцать лет как никогда развилось пьянство. Показательный факт: всего за четыре года от пьяных драк и поножовщины погибло почти столько же народу, сколько в местных деревнях, слившихся потом в Сосновку, за всю войну. От былой деревни и крестьянского лада не осталось и духу. Местных частично выжили, частично прибрали к рукам искателя длинного рубля, легко зарабатывающие и столь же легко спускающие деньги. В повести они названы «архаровцами», и запоминаются не столько по именам, а, скорее, как некое социальное явление.

Давно замечено: добро в силу убежденности в своей правоте не имеет тенденцию к сплочению, тогда как зло, пребывая в постоянном страхе разоблачения и наказания, неизбежно группируется, сбивается вокруг сильной личности. А если такой личности нет – срабатывает неписаный закон круговой поруки. «Архаровцы» стали силой, когда люди стали жить сами по себе, а когда спохватились – уже поздно, «пробовали разбить их – не получилось». Так и получилось, что хотя и «сотни народу в поселке, а десяток захватил власть». Местные жители стараются держаться подальше от новых хозяев жизни и не замечать творимых ими безобразий.

В результате добро и зло перемешались, а «хата с краю с окнами на обе стороны перебралась в центр». И вот уже «крепкий мужик» Борис Тимофеевич, благодаря которому еще как-то держится дисциплина на участке, с получки везет на лесосеку своей «дикой бригаде» пару бутылок водки – чтобы не разбрелись по окрестным точкам. «Свои» готовы погреть руки и на пожаре, как та старушка, что собирает у горящих складов бутылки с дурманящим напитком, как Клавка Стригунова, набивающая карманы коробками с драгоценностями, как однорукий Савелий, таскающий посреди всеобщей неразберихи и суматохи мешки с мукой в собственную баню. Два-три человека, которые хоть как-то пытаются отстоять, сохранить нравы и обычаи дедов-прадедов, подвергаются жестоким преследованиям. Ивану Петровичу, например, то подсыпают песка в топливный бак, то прокалывают скаты, то как бы невзначай разворачивают палисадник перед домом, то даже устраивают формальное покушение на его жизнь.

Друг Ивана Петровича, Афоня Бронников, считает, что в нынешней ситуации достаточно личного примера: добросовестно работать, не ловчить, не воровать – и хватит: имеющий глаза да увидит. «Молчание – тоже метод действия и убеждения». У Егорова в этом уверенности нет. Его жизненная позиция – активная, он не в силах утешаться одной личной порядочностью. Его душа как будто на постое, нет ощущения дома, нет уверенности в завтрашнем дне, даже несмотря на поддержку и опору в лице жены Алены. Он устал от неверия, от невозможности противостоять злу и никакой заработок его не держит. Егоров решает уехать из Сосновки. Ему осталось отработать несколько дней. Вот здесь, на пределе душевных сил, Иван Петрович и слышит крики «пожар»! «Настолько угарно и муторно было на душе у Ивана Петровича, что ему почудилось, будто крики идут из него: душа тоже горела».

Название повести можно воспринимать двояко. Во-первых, разгорается вполне реальный и нешуточный пожар на продовольственных складах в Сосновке: «столь серьезного пожара, с тех пор как стоит поселок, еще не бывало». Тому могло быть много причин: обычная халатность или желание скрыть хищения, недостачу, замести следы. Но, во-вторых, символично то, что склады, расположенные в виде буквы Г, выходят столь близко к избам, что от огня готов заняться и весь поселок: «занялось в таком месте, чтоб, загоревшись, сгореть без остатка».

Недаром в качестве эпиграфа к повести Распутин поставил строку из народной песни: «Горит село, горит родное…» Читатель, знакомый с этой песней, обязательно вспомнит продолжение: «Горит вся родина моя». Так пожар в Сосновке высвечивает многие проблемы страны и народа в целом. Тем более это было актуально в год начала перестройки.

Стремительность продвижения бедствия диктует Распутину особую форму повествования: рубленые фразы, короткие главки, тогда как в воспоминаниях Ивана Петровича преобладают размеренность, неторопливость, обстоятельность.

Показательно и то, что в этой повести из повествования почти полностью исключена природа. В голом поселке редко где можно встретить одинокую рябину или березку. Зато в финале пейзаж оказывается сюжетно необходим Распутину. Возникает предельно обобщенный образ земли – тихой и печальной после ночного несчастья, лежащей в рыхлом снегу. Приход весны пробуждает ее от сна и горестного оцепенения. «Никакая земля не бывает безродной» — уверен автор. Случившийся пожар в данном контексте воспринимается и как кара и как очищение.

Финал повести допускает различные прочтения: либо Иван Петрович оставляет поселок навсегда, либо идет в «святую обитель природы», чтобы набраться там сил для продолжения борьбы. Должно быть, не случайно на вопрос Афони Бронникова Егоров твердо отвечает: «будем жить». Он еще не знает, чего в нем больше – усталости или согласия, но шаг его становится уверенным и ровным, «будто вынесло его наконец на верную дорогу».

И вновь возникает в финале символический образ молчащей земли. Впрочем, автор не уверен в ее молчании. И венчают повесть сразу три риторических вопроса: «Что ты есть, молчаливая земля наша, доколе молчишь ты? И разве молчишь ты?» Финал можно признать открытым, разомкнутым в будущее.

Павел Николаевич Малофеев

Я лежу на широкой кровати, вчетверо окутан тяжёлым одеялом, и слушаю, как бабушка молится богу, стоя на коленях, прижав одну руку к груди, другою неторопливо и нечасто крестясь.

На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь узорные – во льду – стёкла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и зажигая тёмные глаза фосфорическим огнём. Шёлковая головка, прикрыв волосы бабушки, блестит, точно кованая, тёмное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по полу.

Кончив молитву, бабушка молча разденется, аккуратно сложит одежду на сундук в углу и подойдёт к постели, а я притворяюсь, что крепко уснул.

– Ведь врёшь, поди, разбойник, не спишь? – тихонько говорит она. – Не спишь, мол, голуба душа? Ну-ко, давай одеяло!

Предвкушая дальнейшее, я не могу сдержать улыбки; тогда она рычит:

– А-а, так ты над бабушкой-старухой шутки шутить затеял!

Взяв одеяло за край, она так ловко и сильно дёргает его к себе, что я подскакиваю в воздухе и, несколько раз перевернувшись, шлёпаюсь в мягкую перину, а она хохочет:

– Что, редькин сын? Съел комара?

Но иногда она молится очень долго, я действительно засыпаю и уже не слышу, как она ложится.

Долгие молитвы всегда завершают дни огорчений, ссор и драк; слушать их очень интересно; бабушка подробно рассказывает богу обо всём, что случилось в доме; грузно, большим холмом стоит на коленях и сначала шепчет невнятно, быстро, а потом густо ворчит:

– Ты, господи, сам знаешь, – всякому хочется, что получше. Михайло-то старшой, ему бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и место там новое, неиспытанное, что будет – неведомо. А отец – он Якова больше любит. Али хорошо – неровно-то детей любить? Упрям старик – ты бы, господи, вразумил его.

Глядя на тёмные иконы большими светящимися глазами, она советует богу своему:

– Наведи-ко ты, господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как надобно детей-то делить!

Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и, снова выпрямившись, говорит внушительно:

– Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живёт. И вспомяни, господи, Григорья, – глаза-то у него всё хуже. Ослепнет - по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет... О, господи, господи...

Она долго молчит, покорно опустив голову и руки, точно уснула крепко, замёрзла.

Что еще? - вслух вспоминает она, приморщив брови. - Спаси, помилуй всех православных; меня, дуру окаянную, прости,- ты знаешь: не со зла грешу, а по глупому разуму.

И, глубоко вздохнув, она говорит ласково, удовлетворенно:

Все ты, родимый, знаешь, все тебе, батюшка, ведомо.

Мне очень нравился бабушкин бог, такой близкий ей, и я часто просил ее:

Расскажи про бога!

Она говорила о нём особенно: очень тихо, странно растягивая слова, прикрыв глаза и непременно сидя; приподнимется, сядет, накинет на простоволосую голову платок и заведет надолго, пока не заснешь:

Сидит господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня яхонта, под серебряными липами, а те липы цветут весь год кругом; нет в раю ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в радость угодникам божьим. А около господа ангелы летают во множестве,- как снег идёт али пчелы роятся,- али бы белые голуби летают с неба на землю да опять на небо и обо всем богу сказывают про нас, про людей. Тут и твой, и мой, и дедушкин - каждому ангел дан, господь ко всем равен. Вот твой ангел господу приносит: "Лексей дедушке язык высунул!" А господь и распорядится: "Ну, пускай старик посечёт его!" И так всё, про всех, и всем он воздаёт по делам - кому горем, кому радостью. И так все это хорошо у него, что ангелы веселятся, плещут крыльями и поют ему бесперечь: "Слава тебе, господи, слава тебе!" А он, милый, только улыбается им - дескать, ладно уж!

И сама она улыбается, покачивая головою.

Ты это видела?

Не видала, а знаю! - отвечает она задумчиво.

Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо её молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки тяжёлые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.

Бога видеть человеку не дано - ослепнешь; только святые глядят на него во весь глаз. А вот ангелов видела я; они показываются, когда душа чиста. Стояла я в церкви у ранней обедни, а в алтаре и ходят двое, как туманы, видно сквозь них всё, светлые, светлые, и крылья до полу, кружевные, кисейные. Ходят они кругом престола и отцу Илье помогают, старичку: он поднимет ветхие руки, богу молясь, а они локотки его поддерживают. Он очень старенький был, слепой уж, тыкался обо всё и поскорости после того успел, скончался. Я тогда, как увидала их,- обмерла от радости, сердце заныло, слезы катятся,- ох, хорошо было! Ой, Ленька, голуба душа, хорошо все у бога на небе и на земле, так хорошо...

А у нас хорошо разве?

Осенив себя крестом, бабушка ответила:

Слава пресвятой богородице,- все хорошо!

Это меня смущало: трудно было признать, что в доме всё хорошо; мне казалось, в нем живётся хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату дяди Михаила, я видел, как тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно:

Господи, прибери меня, уведи меня...

Молитва ее была мне понятна, и я понимал Григория, когда он ворчал:

Ослепну, по миру пойду, и то лучше будет...

Мне хотелось, чтобы он ослеп скорее, - я попросился бы в поводыри к нему, и ходили бы мы по миру вместе. Я уже говорил ему об этом; мастер, усмехаясь в бороду, ответил:

Вот и ладно, и пойдём! А я буду оглашать в городе: это вот Василья Каширина, цехового старшины, внук, от дочери! Занятно будет...

Не однажды я видел под пустыми глазами тетки Натальи синие опухоли, на жёлтом лице её - вспухшие губы. Я спрашивал бабушку:

Дядя бьет ее?

Вздыхая, она отвечала:

Бьет тихонько, анафема проклятый? Дедушка не велит бить её, так он по ночам. Злой он, а она - кисель...

И рассказывает, воодушевляясь:

Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова бил на первый день Пасхи от обедни до вечера. Побьёт - устанет, а отдохнув - опять. И вожжами н всяко.

Не помню уж. А вдругорядь он меня избил до полусмерти да пятеро суток есть не давал,- еле выжила тогда. А то еще...

Это удивляло меня до онемения: бабушка была вдвое крупнее деда, и не верилось, что он может одолеть её.

Разве он сильнее тебя?

Не сильнее, а старше! Кроме того - муж! 3а меня с него бог спросит, а мне заказано терпеть...

Интересно и приятно было видеть, как она оттирала пыль с икон, чистила ризы; иконы были богатые, в жемчугах, серебре и цветных каменьях по венчикам; она брала ловкими руками икону, улыбаясь смотрела на неё и говорила умиленно:

Эко милое личико!..

Перекрестясь, целовала.

Запылилася, окоптела,- ах ты, мать всепомощная, радость неизбывная! Гляди, Леня, голуба душа, письмо какое тонкое, фигурки-то махонькие, а всякая отдельно стоит. Зовется это Двенадцать праздников, в середине же божия матерь Феодоровская, предобрая. А это вот - Не рыдай мене, мати, зряще во гробе...

Иногда мне казалось, что она так же задушевно и серьезно играет в иконы, как пришибленная сестра Катерина - в куклы.

Она нередко видала чертей, во множестве и в одиночку.

Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит чёрный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: "Да воскреснет бог и расточатся врази его", - говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор,- расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь...

Я смеюсь, представляя, как черт летит кувырком с крыши, и она тоже смеётся, говоря:

Очень они любят озорство, совсем как малые дети! Вот однажды стирала я в бане, и дошло время до полуночи; вдруг дверца каменки как отскочит! И посыпались оттуда они, мал мала меньше, красненькие, зелёные, черные, как тараканы. Я - к двери,- нет ходу; увязла средь бесов, всю баню забили они, повернуться нельзя, под ноги лезут, дёргают, сжали так, что и окститься не могу! Мохнатенькие, мягкие, горячие, вроде котят, только на задних лапах все; кружатся, озоруют, зубёнки мышиные скалят, глазишки-то зелёные, рога чуть пробились, шишечками торчат, хвостики поросячьи - ох ты, батюшки! Лишилась памяти ведь! А как воротилась в себя - свеча еле горит, корыто простыло, стиранное на пол брошено. Ах вы, думаю, раздуй вас горой!

Закрыв глаза, я вижу, как из жерла каменки, с её серых булыжников густым потоком лъются мохнатые, пёстрые твари, наполняют маленькую баню, дуют на свечу, высовывают озорниковато розовые языки. Это тоже смешно, но и жутко. Бабушка, качая головою, молчит минуту и вдруг снова точно вспыхнет вся.

А то, проклятых, видела я; это тоже ночью, зимой, вьюга была. Иду я через Дюков овраг, где, помнишь, сказывала, отца-то твоего Яков да Михайло в проруби в пруде хотели утопить? Ну, вот, иду; только скувырнулась по тропе вниз, на дно, ка-ак засвистит, загикает по оврагу! Гляжу, а на меня тройка вороных мчится, и дородный такой чёрт в красном колпаке колом торчит, правит ими, на облучок встал, руки вытянул, держит вожжи из кованых цепей. А по оврагу езды не было, и летит тройка прямо в пруд, снежным облаком прикрыта. И сидят в санях тоже всё черти; свистят, кричат, колпаками машут, - да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все кони вороной масти, и все они - люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди чертям на потеху идут, а те на них ездят, гоняют их по ночам в свои праздники разные. Это я, должно, свадьбу бесовскую видела...

Не верить бабушке нельзя - она говорит так просто, убедительно.

Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мука земным, как она увещевала разбойницу "князь-барыню" Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.

Не боясь ни людей, ни деда, ни чертей, ни всякой иной нечистой силы, она до ужаса боялась чёрных тараканов, чувствуя их даже на большом расстоянии от себя. Бывало, разбудит меня ночью и шепчет:

Олёша, милый, таракан лезет, задави. Христа ради!

Сонный, я зажигал свечу и ползал по полу, отыскивая врага; это не сразу и не всегда удавалось мне.

Нет нигде,- говорил я, а она, лёжа неподвижно, с головой закутавшись одеялом, чуть слышно просила:

Ой, есть! Ну, поищи, прошу тебя! Тут он, я уж знаю...

Она никогда не ошибалась - я находил таракана где-нибудь далеко от кровати.

Убил? Ну, слава богу! А тебе спасибо...

И, сбросив одеяло с головы, облегчённо вздыхала, улыбаясь.

Если я не находил насекомое, она не могла уснуть; я чувствовал, как вздрагивает её тело при малейшем шорохе в ночной, мёртвой тишине, и слышал, что она, задерживая дыхание, шепчет:

Около порога он... под сундук пополз...

Отчего ты боишься тараканов?

Она резонно отвечала:

А непонятно мне - на что они? Ползают и ползают, чёрные. Господь всякой тле свою задачу задал: мокрица показывает, что в доме сырость; клоп - значит, стены грязные; вошь нападает - нездоров будет человек, - всё понятно! А эти - кто знает, какая в них сила живёт, на что они насылаются?

Однажды, когда она стояла на коленях, сердечно беседуя с богом, дед, распахнув дверь в комнату, сиплым голосом сказал:

Ну, мать, посетил нас господь,- горим!

Да что ты! - крикнула бабушка, вскинувшись с пола, и оба, тяжко топая, бросились в темноту большой парадной комнаты.

Евгенья, снимай иконы! Наталья, одевай ребят! - строго, крепким голосом командовала бабушка, а дед тихонько выл:

Я выбежал в кухню; окно на двор сверкало, точно золотое; по полу текли-скользили жёлтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал на них, точно ему жгло подошвы, и кричал:

Это Мишка поджег, поджег да ушел, ага!

Цыц, пёс,- сказала бабушка, толкнув его к двери так, что он едва не упал.

Сквозь иней на стёклах было видно, как горит крыша мастерской, а за открытой дверью её вихрится кудрявый огонь. В тихой ночи красные цветы его цвели бездымно; лишь очень высоко над ними колебалось темноватое облако, не мешая видеть серебряный поток Млечного Пути. Багрово светился снег, и стены построек дрожали, качались, как будто стремясь в жаркий угол двора, где весело играл огонь, заливая красным широкие щели в стене мастерской, высовываясь из них раскалёнными кривыми гвоздями. По тёмным доскам сухой крыши, быстро опутывая её, извивались золотые, красные ленты; среди них крикливо торчала и курилась дымом гончарная тонкая труба; тихий треск, шёлковый шелест бился в стёкла окна; огонь всё разрастался; мастерская, изукрашенная им, становилась похожа на иконостас в церкви и непобедимо выманивала ближе к себе.

Накинув на голову тяжёлый полушубок, сунув ноги в чьи-то сапоги, я выволокся в сени, на крыльцо и обомлел, ослеплённый яркой игрою огня, оглушённый криками деда, Григория, дяди, треском пожара, испуганный поведением бабушки: накинув на голову пустой мешок, обернувшись попоной, она бежала прямо в огонь и сунулась в него, вскрикивая:

Купорос, дураки! Взорвет купорос...

Григорий, держи ее! - выл дедушка. - Ой, пропала...

Но бабушка уже вынырнула, вся дымясь, мотая головой, согнувшись, неся на вытянутых руках ведёрную бутыль купоросного масла.

Отец, лошадь выведи! - хрипя, кашляя, кричала она. - Снимите с плеч-то,- горю, али не видно!..

Григорий сорвал с плеч её тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал метать лопатою в дверь мастерской большие комья снега; дядя прыгал около него с топором в руках, дед бежал около бабушки, бросая в неё снегом; она сунула бутыль в сугроб, бросилась к воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила:

Амбар, соседи, отстаивайте! Перекинется огонь на амбар, на сеновал, - наше всё дотла сгорит и ваше займётся! Рубите крышу, сено - в сад! Григорий, сверху бросай, что ты на землю-то мечешь! Яков, не суетись, давай топоры людям, лопаты! Батюшки-соседи, беритесь дружней, - бог вам на помочь.

Она была так же интересна, как и пожар: освещаемая огнем, который словно ловил её, чёрную, она металась по двору, всюду поспевая, всем распоряжаясь, всё видя.

На двор выбежал Шарап, вскидываясь на дыбы, подбрасывая деда; огонь ударил в его большие глаза, они красно сверкнули; лошадь захрапела, упёрлась передними ногами; дедушка выпустил повод из рук и отпрыгнул, крикнув:

Мать, держи!

Она бросилась под ноги взвившегося коня, встала пред ним крестом; конь жалобно заржал, потянулся к ней, косясь на пламя.

А ты не бойся! - басом сказала бабушка, похлопывая его по шее и взяв повод. - Али я тебя оставлю в страхе этом? Ох ты, мышонок...

Мышонок, втрое больший её, покорно шёл за нею к воротам и фыркал, оглядывая красное её лицо.

Нянька Евгенья вывела из дома закутанных, глухо мычавших детей и закричала:

Василий Васильич, Лексея нет...

Пошла, пошла! - ответил дедушка, махая рукой, а я спрятался под ступени крыльца, чтобы нянька не увела и меня.

Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зелёные, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.

Уйди! - крикнула она.- Задавят, уйди...

На двор ворвался верховой в медной шапке с гребнем. Рыжая лошадь брызгала пеной, а он, высоко подняв руку с плеткой, орал; грозя:

Раздайсь!

Весело и торопливо звенели колокольчики, всё было празднично красиво. Бабушка толкнула меня на крыльцо:

Я кому говорю? Уйди!

Нельзя было не послушать её в этот час. Я ушел в кухню, снова прильнул к стеклу окна, но за тёмной кучей людей уже не видно огня,- только медные шлемы сверкают среди зимних чёрных шапок и картузов.

Огонь быстро придавили к земле, залили, затоптали, полиция разогнала народ, и в кухню вошла бабушка.

Это кто? Ты-и? Не спишь, боишься? Не бойся, всё уже кончилось...

Села рядом со мною и замолчала, покачиваясь. Было хорошо, что снова воротилась тихая ночь, темнота; но и огня было жалко.

Дед вошёл, остановился у порога и спросил:

Обожглась?

Он зажёг серную спичку, осветив синим огнём своё лицо хорька, измазанное сажей, высмотрел свечу на столе и, не торопясь, сел рядом с бабушкой.

Умылся бы,- сказала она, тоже вся в саже, пропахшая едким дымом.

Дед вздохнул:

Милостив господь бывает до тебя, большой тебе разум дает...

На краткое время, на час, а дает!..

Бабушка тоже усмехнулась, хотела что-то сказать, но дед нахмурился.

Она встала и ушла, держа руку перед лицом, дуя на пальцы, а дед, не глядя на меня, тихо спросил:

Весь пожар видел, с начала? Бабушка-то как, а? Старуха ведь... Бита, ломана.. То-то же! Эх вы-и...

Согнулся и долго молчал, потом встал и, снимая нагар со свечи пальцами, снова спросил:

Боялся ты?

И нечего бояться...

Сердито сдернув с плеч рубаху, он пошёл в угол, к рукомойнику, и там, в темноте, топнув ногою, громко сказал:

Пожар - глупость! За пожар кнутом на площади надо бить погорельца; он - дурак, а то - вор! Вот как надо делать, и не будет пожаров!.. Ступай спи. Чего сидишь?

Я ушел, но спать в эту ночь не удалось: голько что лёг в постель - меня вышвырнул из нее нечеловеческий вой; я снова бросился в кухню; среди нее стоял дед без рубахи, со свечой в руках; свеча дрожала, он шаркал ногами по полу и, не сходя с места, хрипел:

Мать, Яков, что это?

Я вскочил на печь, забился в угол, а в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.

Да ты затопи сначала печь-то! - командовала бабушка.

Он бросился за лучиной, нащупал мою ногу и беспокойно крикнул:

Кто тут? Фу, испугал.. Везде ты, где не надо...

Что это делается?

Тетка Наталья родит,- равнодушно сказал он, спрыгнув на пол.

Мне вспомнилось, что мать моя не кричала так, когда родила.

Поставив чугуны в огонь, Григорий влез ко мне на печь и, вынув из кармана глиняную трубку, показал мне её.

Курить начинаю, для глаз! Бабушка советует: нюхай, а я считаю - лучше курить...

Он сидел на краю печи, свесив ноги, глядя вниз, на бедный огонь свечи; ухо и щека его были измазаны сажей, рубаха на боку изорвана, я видел его рёбра, широкие, как обручи. Одно стекло очков было разбито, почти половинка стекла вывалилась из ободка, и в дыру смотрел красный глаз, мокрый, точно рана. Набнвая трубку листовым табаком, он прислушивался к стонам роженицы и бормотал бессвязно, напоминая пьяного:

Бабушка-то обожглась-таки. Как она принимать будет? Ишь как стенает тётка! Забыли про неё; она, слышь, ещё в самом начале пожара корчиться стала - с испугу... Вот оно как трудно человека родить, а баб не уважают! Ты запомни: баб надо уважать, матерей то есть..

Я дремал и просыпался от возни, хлопанья дверей, пьяных криков дяди Михаила; в уши лезли странные слова:

Царские двери отворить надо...

Дайте ей масла лампадного с ромом да сажи: полстакана масла, полстакана рому да ложку столовую сажи...

Дядя Михаило назойливо просил:

Пустите меня поглядеть...

Он сидел на полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлёпая ладонями по полу. На печи стало нестерпимо жарко, я слез, но когда поравнялся с дядей, он поймал меня за ногу, дёрнул, и я упал, ударившись затылком.

Дурак,- сказал я ему.

Он вскочил на ноги, снова схватил меня и взревел, размахнувшись мною:

Расшибу об печку...

Очнулся я в парадной комнате, в углу, под образами, на коленях у деда; глядя в потолок, он покачивал меня и говорил негромко:

Оправдания же нам нет, некому...

Над головой его ярко горела лампада, на столе, среди комнаты,- свеча, а в окно уже смотрело мутное зимнее утро.

Дед спросил, наклонясь ко мне:

Что болит?

Всё болело: голова у меня была мокрая, тело тяжёлое, но не хотелось говорить об этом, - всё кругом было так странно: почти на всех стульях комнаты сидели чужие люди: священник в лиловом, седой старичок в очках и военном платье и ещё много; все они сидели неподвижно, как деревянные, застыв в ожидании, и слушали плеск воды, где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему:

На-ко, отведи этого спать...

Дядя поманил меня пальцем и пошёл на цыпочках к двери бабушкиной комнаты, а когда я влез на кровать, он шепнул:

Умерла тетка-то Наталья...

Это не удивило меня - она уже давно жила невидимо, не выходя в кухню, к столу.

А где бабушка?

Там,- ответил дядя, махнув рукою, и ушел всё так же на пальцах босых ног.

Я лежал на кровати, оглядываясь. К стеклам окна прижались чьи-то волосатые, седые, слепые лица; в углу, над сундуком, висит платье бабушки, - я это знал,- но теперь казалось, что там притаился кто-то живой и ждет. Спрятав голову под подушку, я смотрел одним глазом на дверь; хотелось выскочить из перины и бежать. Было жарко, душил густой тяжёлый запах, напоминая, как умирал Цыганок и по полу растекались ручьи крови; в голове или сердце росла какая-то опухоль; всё, что я видел в этом доме, тянулось сквозь меня, как зимний обоз по улице, и давило, уничтожало...

Дверь очень медленно открылась, в комнату вползла бабушка, притворила дверь плечом, прислонилась к ней спиною и, протянув руки к синему огоньку неугасимой лампады, тихо, по-детски жалобно, сказала:

Рученьки мои, рученьки больно...